Теперь он достал из кармана сложенный лист почтовой бумаги, где был напечатан следующий текст:

Из гостиной убийца прошел в комнату, которая, несомненно, служила Салаверри спальней. Он скомкал листок и бросил его в корзинку для мусора. При обыске, без которого полиция не обойдется, листок обязательно обнаружат. Скорее всего послание сочтут полуанонимным; автор письма ведь был известен только Салаверри.

Последним штрихом явился конверт, в который были вложены обрывки черно-белых глянцевых фотографий с обожженными краями. В ванной, примыкавшей к спальне, убийца высыпал содержимое конверта в унитаз, но не стал спускать воду.

Фотографии были разорваны на столь мелкие куски, что опознать там никого не удалось бы. Но они приведут к логическому умозаключению: Салаверри, прочитав обличительное письмо, сжег фотографии и остатки выбросил в унитаз. Ослепленный ревностью, Салаверри убил свою возлюбленную. Затем Салаверри, видимо, написал на стене одно-единственное слово — жалкое признание в том, кто он такой.

В корявых печатных буквах этого последнего крика души проглядывался даже некий артистизм. Конечно, ни один англосакс или коренной американец так бы не поступил, зато это красноречиво свидетельствовало о бурном темпераменте любовника испанских кровей.

И последнее умозаключение: доведенный до отчаяния, будучи не в силах вынести последствий содеянного, Салаверри покончил с собой — рана на лбу с обожженными краями была типичной для самоубийства.

Изощренные режиссеры этой постановки прекрасно знали, что нераскрытое убийство в Нью-Йорке — дело обычное, полицейские детективы перегружены, а потому никто не будет возиться с преступлением, где все мотивы и улики налицо.

Напоследок убийца окинул гостиную внимательным взором и спокойно ушел. Беспрепятственно покинув здание, он увидел, что не пробыл в квартире и пятнадцати минут. Отойдя на несколько кварталов, он стянул с рук перчатки и бросил их в урну.

Глава 9

— Думаешь, Тедди Купер что-нибудь придумает? — спросил Норман Джегер.

— Я этому не удивлюсь, — ответил Партридж. — Раньше у него получалось.

Было около 22.30, они медленно шли по Бродвею на юг, неподалеку от центрального парка. Ужин в “Шан Ли Уэст” закончился четверть часа назад, вскоре после того как Купер высказал мнение, что опорный пункт банды похитителей расположен в радиусе двадцати пяти миль от Ларчмонта. За этим выводом последовал другой.

Купер был уверен, что похитители и заложники находятся сейчас там: бандиты залегли и выжидают, когда схлынет первая волна поисков и на дорогах сократят или вообще снимут полицейские пикеты. Тогда похитители, захватив с собой узников, переберутся в места более отдаленные.

Все присутствующие выслушали соображения Купера с большим вниманием. Общую точку зрения выразила Рита Эбрамс:

— Это один из возможных вариантов.

— Но речь идет о громадном, густонаселенном районе, прочесать который просто невозможно даже при помощи армии, — возразил Карл Оуэне. И, желая поддеть Купера, добавил:

— Разве что ты родишь очередную блестящую идею.

— Не сейчас, — ответил Купер. — Мне надо как следует выспаться. И не исключено, что утром мне в голову придет нечто, как ты лестно заметил, “блестящее”.

На этом дискуссия прекратилась, и хотя на следующий день была суббота, Партридж назначил совещание группы на 10 часов утра. Сегодня вечером почти все разъехались по домам на такси, а Партридж и Джегер, любившие подышать воздухом перед сном, решили пройтись до своих отелей.

— Где ты откопал этого парня, Купера? — спросил Джегер. Партридж рассказал историю своего знакомства с Тедди на Би-би-си, о том, как был потрясен его работой и как тут же пристроил его на хорошее место в Си-би-эй.

— Одно из его первых дел в Лондоне, — продолжал Партридж, — было связано с минами в Красном море в 1984 году. Корабли то и дело подрывались и тонули, и никто не мог понять, какой дьявол начинил море минами. Помнишь?

— Как же не помнить, — сказал Джегер. — Основные подозрения падали на Иран и Ливию, но на том все и застопорилось. Ясно было, что этой гнусной работенкой занимается какой-то корабль, но что это за корабль и кому он принадлежит, никто не знал.

Партридж кивнул.

— Ну так вот, Тедди приступил к расследованию: он пропадал целыми днями в лондонском филиале компании Ллойда, терпеливо изучая их сводки о маршрутах кораблей. Он исходил из того, что корабль, который ставил мины, должен был проходить через Суэцкий канал. Он составил список всех этих кораблей — оказалось, их легион. Тогда он вновь взялся за сводки и проследил последующий путь — от одного порта к другому — каждого корабля, значившегося в списке, сравнивая его маршрут с датами минных взрывов в конкретных квадратах. После долгого-предолгого расследования Купер вычислил-таки этот корабль — он назывался “Гат”. Этот “Гат” побывал всюду, где на минах подрывались другие корабли, причем за день-два до этого. Это к вопросу о “дымящемся ружье”. Тедди нашел его. Как известно, — продолжал Партридж, — корабль был ливийский, и, когда выяснилось название, ничего не стоило доказать, что за всем этим стоял Каддафи.

— Тогда я знал, что мы первые об этом сообщили, — сказал Джегер. — Но не знал, что сему предшествовало.

— Ну тут-то как раз ничего удивительного нет, — усмехнулся Партридж. — Мы, корреспонденты, пожинаем лавры, а настоящую работу делают ребята вроде тебя и Тедди.

— Я ведь не жалуюсь, — сказал Джегер. — И скажу тебе откровенно, Гарри, я бы ни за что не поменялся с тобой местами.., особенно если учесть мой возраст. — Он задумался, потом продолжал:

— Купер еще ребенок. Все они дети. Наше ремесло стало занятием для мальчиков и девочек. Им присущи энергия и смекалка. Не знаю, как у тебя, но у меня бывают дни, когда я чувствую себя стариком.

— У меня тоже последнее время, — Партридж поморщился, — чаще, чем хотелось бы.

Они дошли до Коламбус-Серкл. Слева от них находился погруженный в темноту Центральный парк, мало кто из Нью-Йоркцев отваживался приходить сюда затемно. Прямо перед ними начиналась Западная Пятьдесят девятая улица, за ней сверкал огнями центр Манхэттена. Партридж и Джегер осторожно миновали оживленный перекресток среди безостановочного потока машин.

— В нашем деле многое изменилось у нас на глазах, — сказал Джегер. — Если повезет, возможно, увидим еще что-нибудь новенькое.

— Как по-твоему, что произойдет в будущем? Джегер ответил не сразу.

— Пойду от противного — чего, с моей точки зрения, не происходит: вопреки пессимистическим прогнозам средства массовой информации не отмирают и даже не слишком видоизменяются. Не исключено, что в первые ряды выбьется Си-эн-эн — для этого есть все предпосылки. Но важно-то другое: всюду, в каждой стране, люди жаждут новостей, причем более чем когда-либо в истории человечества.

— Это заслуга телевидения.

— Да, черт побери! Телевидение для XX века то же самое, чем для своего времени были Гутенберг и Пакстон. При всех издержках телевидения программы новостей пробуждают в людях интерес — им хочется знать больше. Вот почему преимущество остается на стороне газет, и так будет всегда.

— Сомневаюсь, однако, чтобы газеты воздавали нам должное, — вставил Партридж.

— Пусть нет, но они нас популяризируют. Дон Хевитт из Си-би-эс утверждает, что в “Нью-Йорк тайме” штатных сотрудников, которые освещают работу телевидения, в четыре раза больше, чем корреспондентов, аккредитованных в ООН. И пишут они главным образом о нас — телестанциях новостей, о людях, которые там работают, о том, чем мы живем. А если наоборот? — продолжал Джегер. — Когда-нибудь было такое, чтобы телевидение осветило важные материалы, связанные с “Таимо? Или с другими периодическими изданиями? А теперь задай себе вопрос: какое же средство массовой информации признается все-таки самым эффективным?