Официально досмотр проводился с целью выявить, не вывозятся ли нелегально последние образцы технической аппаратуры. Однако негласная задача таможни состояла в том, чтобы воспрепятствовать вывозу валюты сверх дозволенной суммы, в частности денег, вырученных от продажи наркотиков. Это приходилось скрывать, поскольку по закону — согласно Четвертой поправке — досмотр с целью отыскания денег без “веской причины” был запрещен. Однако если досмотр производился с другой целью и при этом обнаруживалась крупная сумма денег, то таможня имела право действовать по своему усмотрению.

Иногда операция “Вывоз” оказывалась успешной, изредка приводила к сенсационным результатам. Но этого ни разу не случалось с Эмслером, потому-то он и относился к ней с прохладцей. Вот и сегодня ночью он и двое других инспекторов торчали в Опа-Локке из-за пресловутого “Вывоза”, хотя за границу вылетало меньше самолетов, чем обычно, и едва ли сегодня будет еще большой вылет.

Правда, один как раз собирался скоро взлететь — самолет компании “Лир”, прибывший из Тетерборо; несколько минут назад пило г заполнил манифест, указав пункт назначения — Богота, Колумбия. И сейчас Эмслер направлялся в ангар номер один, чтобы досмотреть самолет.

В отличие от остальной южной Флориды местечко Опа-Локка малопривлекательно. Его название произошло от индейского “опатишавокалокка”, что означает “высокий, сухой холм”. В аэропорту, хотя и весьма оживленном, было всего несколько строений, а вокруг простиралась ровная выжженная степь, напоминавшая пустыню.

Посреди этой пустыни был оазис — ангар номер один. Ангаром служила часть современного красивого здания, остальное же помещение было комфортабельным аэровокзалом, обслуживавшим пассажиров и экипажи частных самолетов.

Здесь работало около семидесяти человек, выполнявших самые разные обязанности. Остальные обслуживали зал ВИД душевые и комнату для совещаний, оснащенную аудиовизуальной техникой, телефаксами, телексами и множительной аппаратурой.

Почти незримая, но все же существующая черта отделяла эту половину от служебных помещений, где находился оборудованный по последнему слову техники диспетчерский пункт. Здесь Уолли Эмслер и застал пилота Андерхилла, который изучал распечатанный на компьютере прогноз погоды.

— Добрый вечер, капитан. Если не ошибаюсь, вы летите в Боготу.

Андерхилл поднял глаза и не слишком удивился при виде униформы.

— Совершенно верно.

Его ответ, как и данные о маршруте, были сущим враньем. Местом назначения была незабетонированная взлетно-посадочная полоса в Андах, недалеко от Сиона, на территории Перу, и стоянки в Боготе не предвиделось. Однако Андерхилл получил четкие инструкции, за выполнение которых ему было обещано щедрое вознаграждение: в качестве пункта назначения он должен был указать Боготу. Так или иначе, это было пустой формальностью. Уйдя вскоре после взлета из радиуса наблюдения американского воздушного диспетчера, он мог направляться, куда ему вздумается, — никто и пальцем не пошевелит, чтобы проверить.

— Если не возражаете, — вежливо сказал Эмслер, — я бы хотел произвести досмотр самолета и пассажиров на борту.

Андерхилл возражал, но понимал, что высказывать это вслух бессмысленно. Он уповал лишь на то, что странный квартет на борту самолета вполне удовлетворит любопытство таможенника. Тем не менее ему было не по себе — не из страха за пассажиров, а из-за того, что он сам мог влипнуть в историю.

Чутье подсказывало Денису Андерхиллу, что это не просто гробы, — тут крылось что-то странное, скорее всего — противозаконное. Он подозревал, что в гробах, по-видимому, везли не мертвецов, а контрабанду; если там и лежали покойники, то это были жертвы колумбийско-перуанской бандитской войны и их хотели побыстрее сплавить за границу, пока не хватились американские власти. Он ни на секунду не поверил в сказочку про автокатастрофу и убитую горем семь”, которую ему рассказали в Боготе, когда фрахтовали самолет. Если бы это было правдой, тогда к чему вся эта петрушка с конспирацией? Вдобавок Андерхилл не сомневался, что у пассажиров есть оружие. Спрашивается, почему они явно опасаются того, что им сейчас предстоит, — встречи с американской таможней?

Хотя самолет не был собственностью Андерхилла — он принадлежал богатому колумбийскому финансисту и был зарегистрирован в Колумбии, — машина находилась в его распоряжении, и, помимо жалованья и расходов на содержание самолета, Андерхилл получал щедрую долю прибыли от ее эксплуатации. Хозяин же наверняка знал, что при выполнении чартерных рейсов закон нарушался либо прямо, либо косвенно, но он доверял Андерхиллу, который должен был сам справляться с подобными ситуациями, не подвергая риску ни деньги, ни самолет.

Памятуя о доверии владельца самолета, а также о своей доле доходов, Андерхилл решил, что лучше рассказать эту историю про жертвы автокатастрофы прямо сейчас, дабы снять с себя подозрение и выгородить компанию, если что-то произойдет.

— История тут печальная, — заметил он таможеннику и стал пересказывать то, что слышал в Боготе; его версия соответствовала документам, имевшимся у Мигеля, хотя Андерхилл этого не знал.

Эмслер, молча выслушав его, сказал:

— Пойдемте, капитан.

Таких, как Андерхилл, Эмслер встречал не раз, и потому остался равнодушен. Эмслер знал, что ради крупной суммы пилот пойдет на все — вылетит куда угодно и с каким угодно грузом, а если нарвется на неприятности, то изобразит из себя невинную жертву, обманутую нанимателем. По мнению Эмслера, такие люди были злостными нарушителями закона и слишком часто выходили сухими из воды.

Они вместе направились к самолету, стоявшему под навесом. Дверь самолета была открыта, и Андерхилл впереди инспектора Эмслера поднялся по трапу в пассажирский салон.

— Дамы и господа, — объявил он, — у нас на борту представитель таможни Соединенных Штатов.

По приказу Мигеля четверо гангстеров из “Медельинского картеля” все эти пятнадцать минут продолжали сидеть в салоне. Мигель тщательно проинструктировал своих трех спутников. Он предупредил их о возможности таможенного досмотра и о том, что им, вероятно, придется разыграть свой спектакль. Несмотря на напряжение и, конечно же, тревогу, все были готовы к представлению. Сокорро, раскрыв пудреницу и глядя в зеркальце, подложила под нижние веки по зернышку перца. Туг же ее глаза наполнились слезами. Рафаэль на этот раз наотрез отказался от перца, и Мигель не стал настаивать. Баудельо уже отсоединил от гробов контрольные приборы, удостоверившись, что похищенные спят глубоким сном под воздействием наркотиков и еще с час беспокоиться не о чем.

Говорить будет главным образом он, Мигель. Остальные будут ему подыгрывать.

Поэтому слова Андерхилла и появление таможенника не застали их врасплох.

— Добрый вечер, друзья. — Эмслер произнес это тем же вежливым тоном, каким разговаривал с Андерхиллом. Одновременно он обвел глазами самолет: гробы стояли в одной части салона, пассажиры находились в другой — трое из них сидели, Мигель стоял.

— Добрый вечер, инспектор, — ответил Мигель. В руках у него была пачка бумаг и четыре паспорта. Сначала он протянул паспорта.

Эмслер взял их, но проверять не стал. Вместо этого он спросил:

— Куда вы все направляетесь и какова цель вашего путешествия?

Эмслер уже ознакомился с планом полета, знал пункт назначения и цель путешествия, однако представители таможенной и паспортной служб используют такие приемы, чтобы заставить людей разговориться; иногда интонация вкупе с признаками нервозности раскрывает больше, чем слова.

— Это трагическое путешествие, инспектор: некогда счастливая семья сейчас убита горем.

— Простите, сэр. Ваше имя?

— Меня зовут Педро Паласиос, я не являюсь членом семьи, понесшей тяжелую утрату, я ее близкий друг и приехал в эту страну, чтобы оказать помощь в тяжелую минуту.

Мигель назвал вымышленное имя, которое подтверждал колумбийский паспорт.

— Мои друзья попросили меня говорить от их имени, поскольку они плохо владеют английским.